Сегодня принято рассуждать о недостаточном профессионализме молодых врачей. Возрастные пациенты ностальгически вспоминают «истинных эскулапов», успешно лечивших в советские времена больных без навороченного оборудования и мощных лекарственных средств. И возникает вопрос: почему молодёжь так заметно уступает в профессии старшим коллегам? Может быть, студентов российских медвузов стали хуже учить?
О том, что сегодня происходит в медицинском образовании и системе здравоохранения в целом, «Аист на крыше» решил узнать у заслуженного деятеля науки РФ, доктора медицинских наук, профессора Бориса Ильича Шулутко – человека, создавшего 15 лет назад один из первых в России частных медицинских вузов с целью улучшения подготовки молодых врачей.
Фотография из личного архива Бориса Ильича Шулутко
– Скажите, Борис Ильич, почему Вы решили создать и возглавить частный медицинский вуз?
– Я не только врач, но и педагог, и как начал заниматься в 1965 году преподаванием, так и не прекращаю до сих пор. Понятно, что проблемы в данной сфере воспринимаются мной особенно болезненно. Я постарался изучить систему подготовки врачей в разных странах мира. Поэтому, побывав в двух американских университетах, я пытался выяснить, как там всё устроено.
И вот что интересно. В США действует система биологических колледжей, в которых на протяжении четырёх лет молодым людям дают базовые знания по анатомии, физиологии и т. д. При этом экзаменов нет, преподаватель каждый день ставит студенту какое-то количество условных единиц, и в результате к концу обучения лучшие студенты, то есть набравшие наибольшее число баллов, имеют возможность поступить в высшую медицинскую школу.
– И сколько ещё лет уходит у них на получение образования?
– Три года. Причём выстроено по строгой схеме. С утра студенты приходят в клиники и проводят с больными полдня. К 14 часам они собираются у своего преподавателя, который интересуется, какие вопросы у них появились за время практических занятий. При этом каждый вопрос оценивается определённым количеством баллов.
– То есть спрашивать у профессора, где у человека, условно говоря, находится аппендикс, не имеет смысла?
– Получишь за такой вопрос ноль. Поэтому ребята стараются во всё вникать. Мой коллега, который там работает, говорил, что выход к студентам каждый раз вызывает у него учащённое сердцебиение – их иногда интересуют такие профессиональные тонкости, что ему приходится откладывать ответ на завтра и самому глубоко вникать в тему.
– Получается, американская молодёжь относится к учёбе более серьёзно, чем наша?
– Я думаю, изначально все одинаковы. Нельзя говорить, что российские чем-то хуже. Просто системы образования нацелены на разный результат. К примеру, когда я работал в государственных вузах, ребята там учились разные: и очень талантливые, и абсолютно бестолковые. Но отчислить большое количество даже совсем слабых было нельзя, потому что, если такое происходило, срезались часы на кафедрах – что же оплачивать, раз нет студентов! В этом плане работа в негосударственном вузе имеет свои преимущества – государство нас не финансирует, значит, лимита нет, и мы можем избавляться от тех, кого считаем бездарными.
– А как процесс обучения врачебным специальностям проходит в наших условиях?
– Начну с момента первой встречи с нашими абитуриентами. Известно, что, если абитуриент поступает после школы, учитываются результаты его ЕГЭ. А что такое, по существу, подготовка к ЕГЭ? Всем понятно: вместо обучения – натаскивание. По словам ребят, последние три года в школе они не читали книг и не писали диктантов с сочинениями, лишь тренировались вставлять пропущенные буквы и ставить галочки. А в результате мы встречались с ситуацией, когда абитуриент, успешно сдавший ЕГЭ, не мог грамотно написать заявление о приёме в институт. Согласитесь, это же национальная катастрофа!
– И эти школьные огрехи не могут не влиять на их дальнейшее обучение…
– Более того, мы фактически перенесли их в вузовское образование! Я уже рассказал о том, сколько времени в США уделяется практике студентов-медиков. А у нас обучение наполнено большим количеством теоретических дисциплин. Помню по себе, с каким трудом усваивалась анатомия, где надо было запоминать огромное количество бугорков и отверстий, назначение которых студентам первых курсов неведомо. Много лет спустя, когда я всерьёз стал изучать заболевания печени и почек, мне пришлось снова обратиться к анатомии, и сразу стало понятно, для чего нужна каждая ложбинка. Необходимость зубрить пропала сама собой! А ведь латынь в наших вузах также изучают в отрыве от фармакологии, и биохимию медик вообще способен освоить только зубрёжкой. Так за что же, по-вашему, мучают бедных детей?
– Почему же тогда год от года увеличивается поток абитуриентов, мечтающих стать врачами? В чём причина роста интереса к профессии? В призвании?
– Отвечу на собственном примере. Мой отец был врачом и, думаю, всегда держал в голове, что я пойду по его стопам. Поэтому я с раннего детства варился в этом соку, даже большую часть блокады находился с ним в госпитале. И сомнений в выборе профессии у меня не было никогда. А мои дети не захотели идти в медицину, хотя, видит Бог, я их уговаривал…
Поэтому, отвечая на ваш вопрос, скажу: если у кого-то есть к медицине настоящий интерес, он обязательно достигнет своей цели. Главное, чтобы человек сам к этому по-настоящему стремился, а уж получить хорошее образование мы ему поможем…
– Сегодня, Борис Ильич, врачей, особенно молодых, ругают все кому не лень. Неужели это обоснованно?
– Я буду опять-таки говорить о своём опыте. После окончания института, в 1953-м, я поехал работать в Карелию. И вы не представляете, как там тогда относились к медикам! В магазин нельзя было зайти – меня выхватывали из очередей, которые везде стояли, и насильно тащили к продавцу. В парикмахерской денег брать не хотели, а когда был участковым врачом и приходил на дом к больным, обязательно звали за стол.
Сейчас отношение к докторам – Вы это знаете не хуже меня – поменялось. Хороших докторов, конечно, немного, и, к сожалению, здоровье нации держится не на них. Тех же, кто принимает нас в поликлиниках, можно назвать средними в большей части.
Но не будем сокрушаться. Давайте обратимся к самому бесправному и самому загруженному звену здравоохранения – участковому врачу. Чего стоят пресловутые задекларированные 15 минут приёма на одного больного! Даже студенту известно, что львиная доля времени уходит на разговор (сбор анамнеза) с больным. А ещё надо сделать запись, дать пациенту направление на обследование и согласовать детали со всеми участниками процесса. И всё это за 15 минут?
– Да откуда вообще взялись эти самые минуты?!
– Норма времени приёма была заимствована из-за рубежа. Но мы не учли, что врач за рубежом имеет много помощников и выступает в роли своеобразного консультанта. Чтобы попасть к врачу, например, в США, надо прийти к нему в офис. В приёмной пациентов встречает регистратор, обязанность которого – дать пришедшему лист бумаги, чтобы он написал свою фамилию и перечислил жалобы. Потом человека посылают к диспетчеру. Тот обладает достаточной квалификацией, чтобы решить, какие исследования нужно провести, посылает больного сдавать анализы. Дня через два-три пациент уже обследован, и его направляют к помощнику врача.
– К фельдшеру или медсестре?
– Нет. Помощниками работают, как правило, очень хорошие врачи-мигранты. Именно они ставят диагноз и, как говорится, подают больного своему боссу «на блюдечке». В результате тому остаётся лишь назначить лечение…
– Неужели у нас нельзя внедрить аналогичную схему работы медиков?
– Несколько лет назад наш питерский профессор Валерий Николаевич Катюхин разработал предложение по организации работы первичного звена. Он предложил похожий алгоритм врачебного приёма: у участкового врача должно быть два помощника: один – фельдшер или медсестра, а другой – специалист-биолог или психолог. Их задача – осуществлять доклиническую работу с пациентом, и тогда освобождённый от этих проблем доктор сможет спокойно выполнять свои профессиональные медицинские действия.
– Вы думаете, мы к этому придём?
– Хороший вопрос… Но вообще-то я – неисправимый оптимист…
